"Эффект Люцифера": ложь психологических экспериментов о насилии

Иван Кудряшов

 

Скандально известные эксперименты о том, как легко простые люди переходят к насилию, серьезно повлияли на представления ХХ века о человеческой природе. На основе этих идей часто строилась и социальная политика в странах Запада. Однако действительно ли две иллюстрации жестокого поведения – самоочевидный факт и достаточное основание для далеко идущих выводов? Или это то, что нужно еще суметь адекватно проинтерпретировать?

 

Две идеи о человеческой природе

События ХХ века поставили человечество перед целой серией неприятных вопросов, связанных с насилием, поведением масс, верой в мифы и подчинением авторитетам. Революции, этнические чистки, геноцид и атомное оружие потрясли сознание людей, от чего классический образ человека разумного отвалился словно приклеенный ус и за ним обнаружилось агрессивное, эмоциональное, социально-зависимое существо.

Большой вклад в изучение темной стороны людей внесли авторы, чьи имена вошли во все учебники поведенческой психологии – Аш, Розенхан, Селигман и конечно, Милгрэм и Зимбардо. Однако если внимательно приглядеться, то мы увидим одно поначалу незаметное, но важное отличие. Эксперименты Аша, исследования Розенхана и Селигмана были призваны объяснить механизмы проблем, в то время как Милгрэм и Зимбардо стремились к скандалу: они лишь указывали на проблему, предлагая не столько объяснение, сколько повод ужаснуться. Ставшие классикой в ХХ веке, сегодня они подвергаются серьезной критике.

Обратимся к ней и мы. Вероятно, все слышали о Стэнфордском тюремном эксперименте Зимбардо, по которому снято несколько фильмов с названием «Эксперимент» (2001 года, 2010 года). Чуть меньше, но тоже многие знают и о Стенли Милгрэме, который предоставил шокирующие сведения о склонности людей подчиняться. По мотивам этого исследования вышел документальный фильм «Подчинение», а затем и игровой – «Экспериментатор» (2015). Обе эти фамилии мигом возникают, когда кто-то хочет обсудить насилие в группах.

Безусловно, у людей есть проблемы с насилием, причем часть из них – наследие приматов, а часть – исключительное достижение существ, живущих в языке. Но, на мой взгляд, слишком многие явления в психологии и культуре в ХХ веке строились на спекуляциях вокруг двух философский идей, возникших в Новое время.

Первая заключалась в том, что человек хуже животного: он скрывает под маской социальной роли жестокость и склонность к садизму. Вторая при всей парадоксальности подобного союза гласила, что средний человек обычно не виноват в своих проступках – его таким сделали общество, среда и ситуация. Кто бы мог подумать, что подобный гибрид Гоббса и Руссо возможен?

Однако часть психологов, антипсихиатров, культурных деятелей, а также людей, идейно близких к хиппи и нью-эйджу, повторяли как мантру: «Человек не виноват, его таким сделали». Как будто и правда люди сплошь были бы разумными и добрыми, если бы не государство и общество, воспитавшее в них любителей войн и жестокой конкуренции.

Проблема здесь в том, что это лишь часть правды, которую некоторые решили пропагандировать как абсолютную истину ради своих интересов (иногда благих – к примеру, борьба с дискриминацией и демократизация некоторых сфер общества). И всё же это полуправда, потому что в ХХ веке мы узнали и о том, что люди способны сопротивляться дискурсу, а также о том, что человек идеализировал не только себя, но и природу. В какой-то момент спекуляции о насилии стали общим местом, в котором неудобно сомневаться, так как можно прослыть недалеким консерватором и антигуманистом.

Но давайте задумаемся: обе идеи – в общем-то палка о двух концах. Утверждение, что люди злы и нуждаются в переобучении, в пределе грозит всё той же дискриминацией. Например, когда вам однажды откажут в праве выбирать форму воспитания своих детей или запретят выражать эмоции в отношении того, что не нравится (если это обижает кого-то). То же самое с идеей изобразить человека как продукт среды и жертву обстоятельств. Во-первых, это повод к оправданиям любых проступков, если есть на кого свалить вину (родители, школа, общество, начальник). Во-вторых, виктимизация – худшее, что можно сделать с личностью, ведь она вырабатывает «выученную беспомощность».

В итоге вы не решаете даже за что вам обижаться, а за что нет (весомая часть психологических травм идет от того, что другие убеждают, что вас травмировали, пусть вы и не поняли/не почувствовали). Спорность и опасность таких выводов я и попробую показать на разборе двух самых громких психологических экспериментов ХХ века – Электрического эксперимента Стенли Милгрэма и Стэнфордского тюремного эксперимента Филиппа Зимбардо.

 

Готовы ли вы бить током ближнего своего?

Коротко о сути эксперимента Милгрэма, чтобы напомнить ключевые моменты. В эксперименте есть случайно выбранный испытуемый и два подставных деятеля: один играет ученого («учитель»), другой – случайного участника, над которым ставят эксперимент («ученик»). «Ученик» решает задачи, а когда ошибается, испытуемый нажимает кнопку дающую удар тока ученику.

«Учитель» контролирует процесс и указывает на повышение напряжения тока, также он говорит 4 типовые фразы для убеждения испытуемого продолжать. На уровне «интенсивный удар» (300 вольт) «ученик» жалуется и просит прекратить (на деле его не бьют током). По Милгрэму здесь 12,5% отказываются продолжать, и еще 22,5% чуть позже, а оставшиеся 65% после убеждающих фраз «учителя» доходят до самой высокой цифры в 450 вольт с подписью «опасно».

Как считал Милгрэм и ряд других авторов, этот опыт показал, что люди склонны подчиняться приказам, даже если это противоречит их моральным чувствам. В рамках научного эксперимента они будут бить током человека, который просит этого не делать, если на этом настоит авторитет – например, ученый в белом халате. Отсюда многие сделали радикальный вывод: люди слишком сильно подвержены влиянию извне, поэтому их садизм часто просто следствие внешнего принуждения.

Неудивительно, что это оказалось очень актуально для страны, недавно пережившей мировую войну, а теперь снова отправлявшей юношей на непонятную войну во Вьетнаме. Пожалуй, для травмированных пост-синдромом парней это могло стать оправданием, но что насчет военных преступников – уместно ли говорить, что они «всего лишь выполняли приказ»?

Впрочем, определенная доля вопросов возникает и к самому оригинальному эксперименту (затем много раз повторенному со значительным разбросом цифр).

Начать стоит, пожалуй, с личности Стэнли Милгрэма. Безусловно, это выглядит как аргумент ad hominem, однако отсылка к личным обстоятельствам в данном случае ничего не опровергает, но служит лишь демонстрацией законности каких-то сомнений. Как известно, человек, открывший столь серьезный факт, не особо стремился стать психологом. На решение в итоге повлиял именно этот эксперимент, привлекший внимание общественности. Стэнли сомневался в карьере ученого, он хотел славы и подумывал пойти в актеры, сценаристы или режиссеры. Я не вижу ничего дурного в том, чтобы представить науку в удачном свете в медиа, однако стоит помнить, что подобное желание може завести далеко от первоначальной цели.

Он очень красиво подал свои данные в драматическом ключе – почти 90% людей готовы мучить других, если есть оправдание. Ну или как минимум 65% готовы дойти до конца. Однако открыв нечто действительно серьезное, Милгрэм несколько дилетантски придал этому не статус сложного явления, требующего аккуратных интерпретаций, а попросту навязал свое видение вопроса.

Вслед за авторами популярной у молодежи критической теории (Адорно, Маркузе) Милгрэм приписал всю вину обществу с разделением труда. Якобы экономическое устройство убивает инициативу и веру чувствам, делая человека привычным к подчинению в тех сферах, где он некомпетентен или не готов брать ответственность.

Милгрэм даже придумал легенду о том, что на него повлияла книга Ханны Арендт с её идеей «банальности зла», хотя прочел её уже после эксперимента. Ну и конечно, подобные параллели – это род эмоциональной манипуляции. Как только в дискуссии появляются Гитлер, концлагеря, тираны, то рациональность большинства тут и заканчивается.

Эта картинка безусловно пришлась ко двору части публики, которая и так в это верила – я про тех самых молодых американских интеллектуалов и хиппи, на разные лады описывавших общество как средоточие насилия. Но главная проблема в том, что никто толком не проверял качество эксперимента. Все поверили на слово, до тех пор пока в 2004 году Джина Перри не изучила все аудиозаписи и свидетельства участников. Выяснилось, что полученные результаты сомнительны или просто некорректны.

 

Халтура Милгрэма

Первое, что выяснила Перри – то, что человек, игравший «учителя», занимался самодеятельностью. По протоколу он должен был говорить 4 типа фраз (от «надо продолжать» до «у вас нет выбора, вы должны продолжать»), но на деле говорил намного больше и порой сильно давил на испытуемых. Это подтвердили и более поздние вариации эксперимента: люди чаще отказывались бить «ученика» током, когда это звучало как приказ, но охотно продолжали, если звучали фразы о «благе науки» («это ради знания», «ради пользы» и т. д.).

И тот факт, что он стремился их убеждать сильнее, косвенно намекает на то, какого результата хотел добиться Милгрэм. Иными словами, у него уже был готов ответ, поэтому возможно как минимум часть условий он подогнал под него. Отсюда и недоверие к фильму «Подчинение», снятому Милгрэмом в ответ на критику (и кстати, этот вариант эксперимента – с «учеником с больным сердцем» – никто не повторял).

Второй факт, вызывающий только усмешку у любого современного психолога (за исключением наивного адепта КПТ) – то, что человек, игравший жертву, не был профессиональным актером. И по свидетельствам, собранным Перри, играл плохо. Видя этот «спектакль», некоторые просто решили подыграть, ведь ничего страшного не будет. И даже если бы он играл хорошо, есть основания полагать, что бессознательно большинство людей распознали бы настоящую боль или её отсутствие. Учитывая, что весь эксперимент строился на обмане испытуемого, нельзя не учесть, что ложь считывается и неявно. Так как два участника эксперимента не просто не нейтральны, а вынуждены обманывать испытуемого, можно думать, что в ситуацию примешивалось очень много личных и бессознательных аспектов. Безусловно это снижает доверие к результату.

Третий момент заключается в том, что недостоверна и предпосылка Милгрэма будто все люди в целом одинаково воспринимают авторитеты. Некоторые проинтерпретировали данные результаты как продолжение идеи Аша. Соломон Аш продемонстрировал силу группового конформизма: в его эксперименте подставная группа давала заведомо неверные ответы, тем самым влияя на ответы испытуемого. Но, во-первых, это не касалось прямого насилия, а во-вторых, результаты были сильно скромнее (общая доля ошибочных ответов при полном согласии группы с неправильным была 37%, а при наличии третьего неправильного мнения – всего 9-12%).

Ни один другой эксперимент не подтвердил этой «одинаковости», а значит, сами условия, организованные им, сомнительны. В реальности всегда есть весомый процент тех, кто активно не соглашается с носителями авторитета, но, судя по всему, при отборе кандидатов их просто отсеивали (как думаете, скептично настроенный к науке или неуживающийся с авторитетами человек придет по объявлению в университет на эксперимент?). В то же время некоторых власть суггестирует так сильно, что они действительно готовы сделать не только то, что от них просят, но даже то, что неявно подразумевалось. Что, возможно, и произошло с его помощниками.

Кстати, тезис Милгрэма о том, что внешние обстоятельства не влияют на распределение отказавшихся и подчинившихся, тоже не выдержал проверки. Например, если на месте «ученика» оказывалась женщина средних лет, то цифры смещались на 10-12%. Интересно, как бы они изменились, будь это очень красивая девушка или ребенок?

Четвертый и самый проблемный момент. По сути, эксперимент сравнивает два очень разных вида активности: нажимать на кнопку и возражать другому человеку. Одно в разы легче, чем другое, но это не свидетельство полного конформизма. Это свидетельство инерции в оценке обстоятельств, а также эмоционального избегания. Случай Милгрэма уместно сравнить с известнейшим перфомансом Марии Абрамович, в котором она разрешила публике делать с ней всё что угодно.

Как известно, перфоманс «Ритм 0» привел к тому, что зрители постепенно переходили ко всё более странным и опасным действиям с художницей: её раздели, кололи шипами розы, отрезали волосы, писали на ней оскорбления, а потом кто-то даже попытался что-то вырезать на её теле, жгли перед лицом бумагу, наставляли пистолет, вешали цепь на тело, один уникум даже пил кровь из раны и т. п. Вывод, который сделала Абрамович, звучал как приговор: «Многие человеческие качества, которые нельзя проявить в социуме, оказались на поверхности, а люди показали себя как достаточно жестокие существа».

Однако не все так просто. Люди действительно иногда совершают странные вещи, но тут важно нащупать грань между тем, что задает контекст (в т. ч. неявно считываемый), а что – сама психология людей. Очень часто реальная власть над группой у того, кто задает контекст и условия. Об этом хорошо известно из психоаналитических данных о мазохистах, которые вынуждены проявлять власть и режиссировать свое «истязание».

В данном перфомансе контекст задавала сама художница. Именно она отобрала 72 предмета, что лежали на столе; некоторые психологи даже отметили бы что само расположение предметов (в центре, с краю) можно проинтерпретировать через скрытое желание. Кроме того, её предыдущие работы во многом определили ожидания тех, кто пришел (кстати, посмотрите на фото этого события и обратите внимание из кого состояла основная аудитория).

Да, иногда эту грань определить почти невозможно – как в случае с «Ритм 0», где вы не сможете удержаться в нейтральной позиции. Это очень талантливый перфоманс, т. к. он ставит в тупик - вы либо принимаете сторону художника-жертвы, согласно которой никто не заставлял этих людей прибегать к насилию, либо вы вдруг обнаруживаете, что художник – манипулятор, ведь заботливо разложенные «орудия пытки» люди не с собой принесли.

В этом смысле условия, созданные Милгрэмом, – почти тот же самый стол с предметами, только в его случае это были кнопки и два статиста (один за стеклом, другой за спиной). Странно, но никто не попытался сделать обратный опыт: что если бы условные «поглаживания» делались нажатием кнопки, а «наказание» было сопряжено с дискомфортом (например, получение чуть меньшего разряда)? Поэтому изумление тому, что люди не особо переживают за чужую боль, получилось уж слишком картинным.

Это то же самое, что дать человеку молоток, а затем деланно удивляться – почему он использует его по назначению, а не каким-то сугубо творческим способом. В этом плане Милгрэм действительно нащупал какую-то особенность устройства познавательно-операционной деятельности мозга, но сделал из неё неверные выводы. Люди инертны и зависят от окружения, но это не значит, что они все садисты или беспринципные конформисты.

Скорее всего мы здесь имеем дело с целым комплексом причин: от устройства мозга и склонности к «наименьшему сопротивлению» до социальных стереотипов и бессознательного влияния статуса (авторитет ученого, науки) и отдельных слов («ошибка» требует «наказания», «наука» понимается как «польза» и «благо» и т. д.). И самое главное – теперь в силу известности данного эксперимента его нельзя повторить в чистых условиях. Сегодня попросту невозможно будет четко отделить реальное поведение от внушенного.

 

Тюрьма в подвале

Обратимся теперь к столь часто цитируемому случаю тюремного эксперимента Зимбардо, который прошел в 1971 году. После своего эксперимента он рассказал яркую и шокирующую историю о том, как люди легко включаются в предложенные обстоятельства и в считанные дни постигают все нюансы социального устройства тюремных сообществ.

Коротко суть эксперимента: группа добровольцев была случайно поделена на «охранников» и «заключенных», живущих в условной тюрьме (всё происходило в подвале факультета психологии Стэнфордского университета). Обе группы быстро приспособились к ролям,и стали бороться за власть, словно это всё происходит по-настоящему. Вскоре стали возникать опасные ситуации: «охранники» проявляли сильно рвение и садистские наклонности, а «заключенные» испытывали серьезный психологический стресс (один объявил голодовку, у другого началась психосоматическая сыпь). В итоге двое участников были досрочно исключены из эксперимента, а на шестой день и он сам был закончен (вместо 2-х недель по плану).

Как и Милгрэм, Зимбардо приправил свои выводы ссылками на тюрьмы и концлагеря, по сути, утверждая нечто, больше похожее на веру. По его мнению, эксперимент доказал, что поведение людей в группе очень пластично и фактически подвластно внешним факторам (особенно ролям и усредненным представлениям о них). Однако некоторые усомнились в подобных результатах. Среди них был Тибо Лё Тексье, который детально разоблачил эксперимент, показав, что он был скорее инсценировкой.

Первое, что несложно было выяснить – это историю Дугласа Корпи, которого сняли с проекта на второй день из-за истерики (которую Зимбардо описал как острый психоз и затем много раз использовал это видео в подтверждение своих выводов). Он действительно кричал странные фразы вроде «Я горю изнутри» и «Всё прогнило с ног до головы», которые кто-то мог принять всерьез. Но поскольку Корпи всё еще жив-здоров, то почему бы не узнать его мнение?

Корпи рассказал о том, что согласился на эксперимент, так как собирался посидеть в тишине, чтобы готовиться к экзаменам. Однако в первый же день «охранники» отказались выдать ему учебники, из-за чего он захотел выйти. И тут выяснилось, что способа прекратить свое участие он, как и другие, не знал. Впоследствии Зимбардо оправдывался, будто все знали кодовую фразу «Я покидаю эксперимент», но этот момент нигде не был зафиксирован (в официальном согласии подписанным 24 участниками ничего об этом нет). Стало быть, мы либо верим ему на слово, либо нет.

В итоге Корпи симулировал истерику, о которой потом скажет: «…ситуация была безопасной. Это была всего лишь работа. Если вы послушаете [запись моей истерики], то услышите, что работа мне нравится. Можно кричать, орать, биться в истерике. Можно поиграть в заключенного. Я хорошо справлялся с задачей. Мне понравилось». Причем сам симулянт был удивлен тому, что у него всё получилось – по его мнению, любой врач запросто распознал бы притворство. Но возможно, у проводивших эксперимент и не было такой задачи.

 

Помощник Люцифера

На самом деле в осмыслении Стэнфордского эксперимента часто забывают о том, что в начале в инсценировке участвовала полиция. То, что для одних началось как игра с погружением, для других – скорее как работа (все добровольцы получали определенную сумму за участие). «Заключенных» арестовали среди бела дня и провели через все процедуры – осмотр, отпечатки, фотографирование, зачитывание прав. Затем их привезли в условную тюрьму, где раздели догола для осмотра, провели отчистку от вшей и присвоили номера.

«Охранники» же получили только инструктаж от Зимбардо, который уже выглядит как программирование будущих действий. Им было сказано: «Создайте у заключенных чувство тоски, чувство страха, ощущение произвола, что их жизнь полностью контролируется нами, системой, вами, мной, и у них нет никакого личного пространства… Мы будем разными способами отнимать их индивидуальность. Всё это в совокупности создаст у них чувство бессилия. Значит, в этой ситуации у нас будет вся власть, а у них – никакой». Стоит ли удивляться потом и говорить – мол, никто ведь ни слова не сказал про насилие? Видимо, лишать человека индивидуальности – это такая общепринятая форма поощрения.

Но даже здесь Лё Тексье обнаружил важный факт: по сведениям бывших «охранников», почти все идеи – правила и способы наказания для неподчиняющихся – придумал один человек. Именно он убеждал других, что нужно выйти на сверхурочные и заботиться (ради пользы эксперимента) о выполнении «заключенными» любых, даже абсурдных требований «охранников». Этим человеком бы студент Зимбардо – Дэвид Джаффе. Соответственно, мы здесь имеем дело либо с заранее запрограммированным сценарием, либо с эксцессом исполнителя. В любом случае суждения о том, что люди сами, спонтанно проявили жестокость, в данном случае неуместны.

Я бы поставил на то, что находившийся под авторитетом учителя Джаффе сам додумал, что от него требуется (и вероятно, это было очень близко к тому, на что рассчитывал Зимбардо, судя по его же цитате выше). Возможно, Джаффе был знаком и с приемами, которые используют в тюрьмах и других закрытых сообществах, и значит, что никакой «магии», согласно которой за пару дней обычные люди изобрели идентичные средства подавления – просто не было. И атаки с огнетушителями, и слухи про информаторов, и создание внутренних противоречий между «заключенными» могли оказаться подброшенными идеями.

В своей книге 2007 года с названием «Эффект Люцифера: Почему хорошие люди превращаются в злодеев» Зимбардо выглядит как человек, который пытается всеми силами отвести от себя подозрения. Вместо качественного анализа он опирается на аналогии с реальностью (например, пытки в Абу-Грейб) и регулярно включает пафосную риторику героизма.

Оказывается, что групповой конформизм и авторитет не просто подавляют личную инициативу (а кто-то сомневался?), но также выступают в роли вызова в адрес пассивных свидетелей, творящих «зло бездействия». Иными словами, виноваты в том числе и те, кто не бросился героически преодолевать обстоятельства, а не только те, кто создает условия для подавления других. Как-то требование героизма не очень вяжется с ранней гипотезой, где обстоятельства безраздельно рулят.

Интересно, что по легенде Зимбардо в Стэнфордском эксперименте героем выступила его невеста, которая, увидев происходившее, потребовала прекратить опыт (сам он хотел продолжать и был взбешен отказом полиции содействовать эксперименту). Но лично у меня к Зимбардо другой вопрос: творят ли зло безответственные «ученые», не удосужившиеся даже перепроверить условия и результаты своих экспериментов и сразу же отправляющиеся вещать в массы свои «истины» (которые больше тянут на подозрительный кейс, но никак не на закономерность)?

Кстати, попытки повторить результаты эксперимента не были успешны. Например, Райхер и Хаслэм последовали всем пунктам классического опыта за исключением прозрачых намеков на наказания и чувство бессилия – и в итоге получили обычный санаторий, в котором ни один «охранник» не проявил чего-то похожего на садизм, а «заключенные» образовали сплоченные группы, поддерживавшие друг друга.

Серьезной критике подвергают и выборку Зимбардо: он отобрал 24 человека, среди которых были только студенты колледжа 20-25 лет. Что важно: в объявлении было прямо сказано, что добровольцы нужны для «психологического исследования о тюремной жизни». Вероятно, что само указание на тюрьму могло привлекать людей с повышенной агрессией. Как минимум доподлинно известно, что никаких входных тестов по этим параметрам Зимбардо не проводил.

Эксперимент Зимбардо уместно сравнить со стихийным экспериментом под названием «Третья волна». В 1967 году учитель истории Рон Джонс продемонстрировал старшеклассникам, насколько соблазнительными могут показаться строгая дисциплина и ритуалы, когда они завязаны на чувстве сопричастности чему-то большому и влиятельному (выдуманное Джонсом «Движение "Третья волна"»). Подростки запросто забывают о желании быть неповторимой личностью, становятся нетерпимы к отличающимся и салютуют друг другу особыми жестами, как только у этих действий появляется психологическая прагматика (ощущение избранности и доверия решениям авторитета).

Не стремившийся к научности опыт Джонса показал не только неспособность детей и взрослых оценить последствия таких объединений, но и значимость идентификации. Перенос на авторитет учителя, за которым стоит кто-то покрупнее (кандидат в президенты) – вот что действительно способно неявно, но быстро поменять поведение. Я вообще думаю, именно этот эксперимент стоит внимательно изучать каждому, кто интересуется групповой психологией.

В этом, собственно, и проблема Зимбардо – он искал корни проблем в условиях (дезориентирующие помещения, номера вместо имен) и в устройстве общества (распределение власти одних над другими), но просмотрел самое очевидное. И это слова – слова, которые тоже имеют силу, так как некоторые из них выстраиваются в единую логику идентификацией (те самые «охранники», «заключенные»). Скорее всего в данном случае сыграли свою роль как теоретические установки автора, так и его отчетливое желание подтвердить свою веру в ситуативность проступка.

 

Резюме

Как же так вышло, что халтура и инсценировка не просто оказались в ряду серьезных открытий психологии ХХ века, но и повлияли на целые поколения теоретиков и практиков? Неужели в 60-70-е гг. не было специалистов, и в итоге критики прозрели только к 2000-м?

Конечно же нет. Причины этого стоит искать не в науке, а в обществе и самой психологии людей. Один из критиков Зимбардо, Бен Блум, считает, что проблема в том, что многие из нас хотят инфантильно верить в то, что существует оправдание для многих наших постыдных поступков. Ответственность взывает к справедливости, но несправедливость позволяет более комфортно жить и мириться со своими провалами, несовершенствами. Поэтому Милгрэм и Зимбардо попросту в наукообразной манере рассказывают сказку, в которой личными оказываются только удобные мне поступки, тогда как во всех прочих оказываются виноваты обстоятельства.

Но вероятно, есть и второе объяснение, не противоречащее первому. Наука никогда не свободна от идеологии, увы. Поэтому порой в ней есть и «мальчики для битья», и «священные коровы». Так совпало, что опусы Милгрэма и Зимбардо оказались среди вторых. Кроме того, если внимательно почитать, какие нешуточные страсти тогда бушевали в США вокруг психологов (вплоть до травли молодежными движениями сторонников «неправильных» взглядов), то легко понять почему не нашлось и серьезных критиков в то время. Общество сделало выбор в пользу оправдания многих человеческих недостатков, что, возможно, имело смысл, но со временем превратилось в непозволительную роскошь.

В итоге искушение воспользоваться этими идеями оказалось столь велико, что общество просмотрело куда более серьезные системные эффекты. Например, тот факт, что риторика самооправдания въедается в культуру настолько, что саботирует любые попытки что-то реформировать к лучшему или воспитывать других без принуждения. Да, именно в таких благих намерениях, искушениях и деталях впору вспоминать Люцифера. И сегодня – на фоне развития информационных и цифровых технологий, способных предсказывать ваши действия и манипулировать массами – нам вновь приходится задаваться вопросом: «За что я в ответе, и какова цена, которую мы платим за наши идентификации?».



Взято с
http://concepture.club/post/nauka/psychology-violence-and-lies