Пророк Хаоса

Max Baer

 

130 лет Говарду Филиппсу Лавкрафту – человеку, что приоткрыл нам дверь в иные миры.

Биография Лавкрафта легко уместится на оборотной стороне почтовой марки. Родился в 1890, а умер в 1937 году. Почти всю жизнь прожил в родном Провиденсе (Род-Айленд). Работал всю жизнь в газете. У него крайне неподходящая биография для писателя 20 века. Он не путешествовал, не воевал, не кутил, не занимался политикой, почти не участвовал в “литературной жизни”. Жил затворником и писал, писал, писал.

При жизни он не увидел ни одной своей книги, даже на обложках сборников его фамилия никогда не стояла первой. Собственно, Лавкрафт был не так уж не прав, когда называл себя полнейшим неудачником. И кто бы мог предположить, что именно этот непризнанный гений, этот чудак, неоднократно заявлявший о желании жить в другом веке, тихоня, не выносивший больших сборищ, станет одним из самых авторитетных писателей столетия.

Избежать его влияния вам удастся только в одном случае – если вы на дух не переносите массовую культуру. Но если вы читаете Кинга (или любого другого из «мрачных и страшных» писателей современности), смотрите «ужастики», слушаете тяжелый рок, то длинная бледная тень Говарда Филиппса не раз встанет перед вами.

Лавкрафт – писатель, превративший хоррор в литературу. До него мистика считалась чем-то непристойным. «Почтеннейшая публика» ее игнорировала, критика презирала и была не то, что бы не права, а преданные читатели зачастую стоили самих произведений. Как еще можно было относиться к какому-нибудь Варни-Вампиру, как не к курьезу? Человеку с мало-мальски развитыми эстетическими вкусами читать развлекательную готику и в середине девятнадцатого века было почти нестерпимо. Нынче, правда, можно удовольствие и от этого чтива получить, но при условии, что вы фанат трэша. Дичь – тоже способна приковывать к себе внимание. Наверное, единственный автор девятнадцатого века, не боявшийся заглянуть "за грань" и при этом признанный большим художником – Эдгар По.

Нет, конечно, многие, не обделенные талантом писатели работали в этом жанре. Но какова их судьба? Стивенсон – это для младшего подросткового возраста, Стокер – только для фанатов, Хаггард и Киплинг, прежде всего «певцы британского империализма» и сильных характеров.

И вот в самом начале 20 века, наверное, самого безумного из веков, скромный обитатель Новой Англии печатает свои первые рассказы. Они не произвели фурора. Публика купившая очередной сборник фантастики в мягкой обложке не прониклась темной магией юного Лавкрафта, не услышала голоса Извне, не увидела за нагромождением мифологических имен и кровавого натурализма, своеобразной философии автора. Кто-то, конечно испугался. А кто-то, поплутав по пышным, перегруженным размышлениями и бедным диалогами страницам, просто их пролистал. Триумф не случился ни со второй публикацией, ни с десятой. Другого затворника, странного нелюдимого гения, маменькиного сынка, отца Конана-Варвара, признание таки нагнало. Роберт Говард, друг и отчасти соавтор, чем-то похожий на Лавкрафта и образом жизни, и манерой, и кругом интересов, успел вкусить признания.

Из-за сходства имен (и где-то стиля) они так в сознании читателя и идут рука об руку. Каждый из них стал первооткрывателем целого жанра. До Роберта Говарда никому и не вступало в ум, что можно так описывать выдуманные миры, что читатель ощущает ветер с Хайборейских равнин, овевающий его волосы. До Говарда Филиппса Лавкрафта никто не мог рассказать «страшную историю», которая бы одновременно пугала и заставляла задуматься о месте человека во вселенной.

В писателя-философа он превратился не сразу. Нет, ранние рассказы, наиболее любимые многими фэнами – хоррор в чистом виде. Но таким хоррор раньше тоже не был. Над любым писателем, бравшимся писать «страшно» с дамокловым мечом стояли штампы готического романа и правила хорошего тона. В романе или повести должен быть старый мрачный замок и древнее проклятие, героиня, которую надо спасать и герой, который, несмотря на вопиющую глупость и бесцветность, это каким-то образом делает. А еще должен наличествовать наделенный демонической силой воли и неизбывным коварством злодей (зачастую единственный живой персонаж всего произведения), в конце концов, умирающих в страшных муках и/или раскаянии. Надо быть Шарлоттой Бронте, что бы создать из этого набора нечто достойное быть прочитанным больше одного раза («Грозовой перевал» конечно же, одно из лучших английских произведений славного 19 века).

Лавкрафт же просто не пошел по пути усовершенствования готической школы. Его таланта вполне могло хватить, что бы вдохнуть новую жизнь в совсем уже почивший в бозе жанр, но ему это было просто неинтересно. Он над традицией посмеялся.

Почитаем Лавкрафта! В одном из самых первых своих рассказов он уже нарушает все каноны. «Тварь в подземелье» повествует о человеке, заблудившемся в пещерах. Ситуация ужасна сама по себе, но вскоре он понимает, что в темноте за ним идет еще кто-то. И это явно не Санта-Клаус с волшебным фонарем. На ум ему приходит история о нескольких больных туберкулезом, которые хотели прожить в пещере несколько месяцев, что бы исцелиться стерильным воздухом, но стали чьей-то пищей. А тварь все ковыляет сзади. Именно ковыляет, становясь то на две, то на четыре ноги. Когда она нападает, наш герой бьет ее камнем. Появляется проводник с фонарем и высвечивает на полу фигуру подозрительно напоминающую человеческую. Затерянные в Шотландии замки с привидениями как-то меркнут рядом с этим кошмарным видением. Человек, навеки потерявшийся в каменном лабиринте, бесповоротно сошедший ума и ставший людоедом – каково? Но дело здесь не только в людоедстве. Рассказ написан Лавкрафтом в юности, потому еще несколько прямолинеен, но в нем уже звучит та нота, которой он будет потом пугать поистине до дрожи. Человек-людоед, само собой, жутко, но перед нашими героями лежало именно Существо Похожее На Человека. Вечная тьма, голод и безумие по сути превратили его в какую-то новую тварь. Эта тема, тема дегенеративной мутации, пошедшей куда дальше, чем вырождение, по сути за Грань, за грань здравого смысла и законов нашего мира, еще зазвучит в его творчестве и как зазвучит!

В «Притаившемся ужасе» главный герой расследует серию странных смертей в отдаленном сельском округе. Все говорит о том, что несчастные были разорваны какими-то зверями. Попутно он углубляется в историю округа и узнает странную историю семьи Марстенов. Эти гордые и жестокие потомки аристократов жили уединенно, в желании сохранить чистоту крови дошли до кровосмешения. Был у них родовой признак – глаза разного цвета. Как-то в их семье чудом (случаются они все-таки на свете) появился нормальный человек, который сбежал из дома, поступил на службу в армию, стал офицером, вознамерился жениться на женщине со стороны, а когда приехал навестить родственников, те его просто убили. Еще все Марстены до странности боялись грозы и потому построили под домом погреб, где подолгу сиживали. A потом они просто исчезли. С уединенной усадьбой дел никто не имел, поэтому все решили, что те просто вымерли. Навестив дом местные жители увидели только одно – перед своим вымиранием аристократы порядком опустились. Наш герой дотошно роется в архивах, ползает по горам, навещает старый дом и в глаза ему бросаются странные кучи камней, разбросанные по долине. Но в его голове, увы, не складывается никакая картина, он все еще ищет не то оборотня, живущего в лесу, не то реликтовое животное. И вот в особенно сильную грозу на поверхность из нор вылезают похожие на обезьян существа, которые начинают безумную охоту на людей при свете молний. Горе-следователь убивает одну из тварей, и когда она умирает у него на глазах, с диким ужасом видит, что у этой обезьяны-людоеда разноцветные глаза Марстенов. До него доходит: что случилось с семьей Марстенов. Он возвращается с подрывниками и те срывают с лица земли и старый дом, и холм на котором он рос, в который он пустил свои метастазы. Но спокойного сна главный герой все – таки лишается. Он боится подумать на какую глубину могли уйти от света потомки Марстенов. Что если он накрыл не всех и есть норы глубже? И во что там могут превратиться разноглазые монстры?

Счастливый конец для Лавкрафта нехарактерен вообще. Но если таковое случается и, пройдя через все круги ада герои не умирают, не сходят с ума и одолевают противостоящую им злую силу, то в конце всегда стоит многоточие. Ибо зло не уничтожено, не стерто с лица мира. Оно просто затаилось, ушло отсюда, что бы где-то вновь явить свой оскал.

Лавкрафт не сразу, но начал объединять все свои произведения в некоторую систему. «Показания Рэндольфа Картера» сюжетно перекликаются с «Неименуемым», а Пикман из «Модели Пикмана» предстает перед нами королем упырей в «Поисках неведомого Каддата».

Сделаем небольшое теоретическое отступление. Литература ужасов легко делиться на два поджанра. Один пугает нас тем, что скрывается в человеке, человеческим безумием и ненавистью. Дальше может подключиться и мистика, но главный импульс сам человек. Лучший пример – Стивен Кинг, отточивший идею темных мрачных бездн, скрывающихся совсем рядом, за нашей собственной черепной коробкой, до адского блеска. Второе направление пугает тем, что не только вне человека, но и всего нашего мира. Чем-то совершенно чуждым и поэтому жутким. Этот жанр получил лучшее развитие в кино, чем в литературе, но уж у кинематографистов получился шедевр. Чужой – злобное по определению, ненавистное нам по сути своей, законченно уродливое, на уровне биологии отвратительное порождение Космоса уже двадцать пять лет скалит с экрана покрытые слюной бритвенно острые зубы.

Лавкрафт работал в обоих направлениях. Думается, что ни Кинг с его «внутренними демонами», ни фильм Ридли Скотта невозможны были без его рассказов. «Свет извне» – одно из немногих научно – фантастических произведений Лавкрафта повествует как раз о вторжении со звезд. Это потом научная фантастика станет гимном человеческому духу и флагом НТП. Лавкрафт в 20 годы видел в открытии иных миров прежде всего угрозу благополучию нашего. В колодце на старой ферме обнаружены явно инопланетного происхождения камни. Ночами они светятся очень ярко и привлекательно. Под влиянием исходящей от них радиации (Лавкрафт уже знал об опасности этого явления) обитатели фермы мутируют в каких-то уродов, подозрительно похожих на инопланетян...

Существа (или даже свет) Оттуда может быть сознательно не злы. Но они Другие, и потому смертоносны для нас.

Другой его рассказ, который можно отнести к научной фантастике – жутковато-отталкивающий «Холодный воздух». В нем рассказана история гениального испанского врача, сумевшего при помощи науки, а вовсе не магии победить несколько лет назад смерть. Он не исцелился, а умер и восстал из мертвых. Теперь доктор вынужден существовать в минусовой температуре, сражаясь с разложением собственного тела химическими препаратами, сухим льдом и силой воли. Но бесконечно это продолжаться не может и однажды соседи, войдя в квартиру, где царит неописуемая вонь, находят на кровати даже не труп, а зловонную лужу, в которой плавают кости скелета. Не предвосхитил ли писатель здесь современные криогенные опыты?

Есть еще наполненный почти параноидальным страхом перед вторжением Извне «Шепчущий во тьме» и просто увлекательные «Лабиринты Эрикса». «Шепчущий во тьме» при очень незначительной обработке мог бы стать серией «Секретных материалов». Эта диковатая история, в которой все не те, кем кажутся, время течет неправильно, пришельцы наделены какой-то темной таинственной мудростью, люди заменяются своими клонами, сильно опережала свое время. Да, фантастика, привязанная к материалистической науке, Говарду Филиппсу удавалась отлично.

Но первая ассоциация, возникающая у читателя при имени «Лавкрафт» – это миф Ктулху. Здесь мы сталкиваемся с парадоксальным фактом. «Лавкрафт в жизни» был человеком взглядов вполне материалистических. Над модным в те времена оккультизмом он открыто насмехался, если не сказать издевался, зато проявлял живейший интерес к такой точной и скучной науке как геометрия. Насколько известно, не был и верующим в каноническом смысле этого слова. А вот свое творчество он почти никогда, за редчайшими исключениями не строил на научных гипотезах.

Но это парадокс кажущийся. Лавкрафт объяснил его великолепно. По его словам материалистам намного лучше удаются произведения в жанре ужаса, поскольку они видят в проявлении сверхъестественного зла непереносимое, ужасное противоречие с законами нашего мира. А для оккультиста существование призраков, демонов или вампиров, нечто подразумевающееся само собой.

Конечно, прежде чем стать мифотворцем, сотворить собственную, жуткую и отталкивающую мифологию, наполнить свои произведения «сквозными» персонажами и сюжетными линиями, то есть по сути сотворить свою Вселенную, живущую по законам космического зла и инфернального ужаса Лавкрафт отдал дань наверное всем стандартам жанра. Но он и здесь проявлял себя новатором, выворачивая привычные схемы.

Вампиризм – один из краеугольных камней литературы (и, добавим, кинематографа) ужасов. К теме ночных охотников обращались самые разные писатели, от лорда Байрона, до А. К. Толстого, от гениального Эдгара По, до в меру бездарного Брэма Стокера. Когда Говард Филиппс пришел в литературу, стандарт успел сформироваться. Лавкрафт его попрал, легко и непринужденно.

«Модель Пикмана» повествует о странном художнике, рисующем жуткие, загадочные и до удивления реалистические картины из жизни упырей. Упырей, бесконечно не похожих на бледных красавцев Байрона и Полидори. Это звероподобные твари, творящие свои чудовищные трапезы не в мрачных величественных интерьерах замков, а в осклизлых стенах склепов, на пустырях, на чердаках и в подвалах разрушающихся многоэтажек... но, звероподобные ночью, днем они еще могут сойти за людей. Более того, они в чем-то сродни людям, способны некоторое время мирно сосуществовать с ними, пока, конечно, не проголодаются по-настоящему... а еще они очень любят мясо детей. Ловкие, по-животному проворные, незамеченными тенями они пробираются в дома, что бы украсть очередную жертву. Но ведь люди не идиоты, если дети начнут пропадать, то они поймут, что дело нечисто. Поэтому они детей подменяют своими детенышами, которые вполне могут сойти за людей. Вырасти, научиться бриться и завязывать бабочку, пойти учиться в Оксфорд. И жить так, пока очень сильно не проголодаются. Все это показывают картины, висящие в мастерской Пикмана, человека с весьма странными гастрономическими пристрастиями и слишком жесткой щетиной. А на картине, изображающей подмену ребенка у детеныша-вампира подозрительно схожие с Пикманом черты. Даже самый наивный читатель не мог уже на второй странице не догадается, что Пикман – и есть упырь. В исполнении любого другого автора главным в этой истории должно было стать именно это нехитрое открытие, и оно послужило бы «фактором страха». Возможно, в финале Пикман и отведал бы крови неосторожного любителя живописи (лучше критика), заглянувшего в его мастерскую вечерком. При этом, непременно сказал бы поучительную глупость вроде того, что не следовало вам так всем этим интересоваться, сладенький мой. Но Лавкрафт почти сразу говорит о том, что Пикман – упырь. И никакого критика он к немалому разочарованию пишущей и рисующей братии в последних абзацах не кусает. А если бы и укусил, то едва ли это стало «фактором страха». Страх в том, что Лавкрафт с помощью Пикмана приоткрывает дверцу в иной мир, мир упырей, существующий даже не рядом с нашим, а как бы внутри него. Совершенно враждебный, злобный, безумный мир, рядом, только руку протяни. Чтобы провалиться в него, не надо теряться в лесах Трансильвании, не надо открывать древнюю запретную книгу. Надо просто задержаться за полночь на дальней, но вполне реальной автобусной остановке. Она расположена в нашем городе, мы не раз ей пользовались. Но они тоже ей пользуются. Иногда, что бы просто доехать до нужной станции. А иногда они там едят.

Готические замки Лавкрафт тоже не обошел вниманием. «Крысы в стенах» начинается как типичная история наследника древнего рода Де Ла Поров (фамилия предков Эдгара По, между прочим), решившего воссоздать старинное поместье. Но по мере того, как этот пожилой богатый господин обживается в замке, принадлежавшем его предкам с еще римских времен, стилистика повествования меняется. Никаких привидений или стонов в подземелье. Единственной аномалией являются полчища крыс, за которыми охотится его кот. Потом и героя начинают мучить сны, в которых он видит себя пастухом странного стада. Наконец, выведенный из себя этими кошмарами, вспомнив все страшные истории, которые молва связывала с его родом, Де Ла Пор собирает группу отважных людей, среди которых и ученые и офицеры и спускается в подземелья под замком. Даже не в подземелья, а во второй, уходящий вглубь скалы замок. Открытие ужасно настолько, что разум его помрачняется. Де Ла Поры исповедовали какой-то жуткий культ, основой которого было людоедство. Поэтому подземелья замка полны костей людей и существ, которые ученые затрудняются определить. Что-то вроде доисторических обезьян. Там, под замком находятся бойня и кухня, на которой сотни лет умирали несчастные жертвы баронов-людоедов. Заканчивает свое повествование Де Ла Пор в сумасшедшем доме, куда помещен за убийство (с последующим, ясное дело, съедением) своего друга – капитана английских ВВС Нортона.

На страницах его поздних произведений появились целые сонмы богов и демонов. Наверное, с «Зова Ктулху» начинается тот самый Лавкрафт, которого знают большинство поклонников его творчества. Эта повесть первая, в которой упоминается древнее злобное божество (или просто чрезвычайно могущественное существо?) живущее в затонувшем где-то в океане городе. Ктулху не то спит, не то просто не интересуется этим миром, но возникни у него желание прийти...

Мир, судя по сообщениям прессы охватывает какое – то массовое безумие. То нервный художник, любивший изображать всевозможных чудовищ, покончит с собой. То матросы плывущего через Атлантику судна перебьют друг друга. То в болотах Флориды полиция устраивает облавы на чернокожих поклонников культа Вуду, которые как-то сильно активизировались, начали приносить человеческие жертвы. Что же происходит? Человечество (вернее некоторая его часть, склонная к оккульным делам) услышало Зов Ктулху. Этот похожий на гигантскую амфибию правитель подводного города всего лишь один из множества Великих Древних, представитель лишь одной из рас, правивших землей в неописуемой древности. Еще есть Ньярлахотеп, древнее божество, которому поклонялись арабы и африканцы, повелитель чумы и безумия, олицетворение Хаоса («В поисках неведомого Каддата»). Еще паукообразный Иог-Соттот, демон столь древний и злобный, что даже самые черные колдуны боятся прибегать к его силе, боятся просто назвать его имя... И еще многие - многие другие. Одни похожи на людей, как Ньярлахотеп, принимающий в одной из повестей облик красавца – египтянина, другие ничего общего не имеют просто с нашей материальной вселенной.

Еще есть Великая Раса, пришедшая со звезд и несколько миллиардов лет владычествовавшая на земле, пока изменения климата и усталость от собственной бесконечно долгой истории не заставили их «отойти от дел» погрузившись в сон на краю земли, в затерянном на антарктическом плато городе («Хребты безумия»). Есть рыбоподобные обитатели морского дна, которые были всегда, даже когда Великая Раса господствовала над землей («Морок над Инсмутом»). Эти-то любят совать нос в наши дела. Они способны подниматься на поверхность для войны, торга или даже браков с людьми. И совсем уже странные хозяева потерянного а аравийской пустыне Безымянного города. Лавкрафт еще в юности сильно интересовался мифологией. Уже существующие он знал досконально, и иной раз не мог удержаться от соблазна использовать это в произведениях. («По ту сторону сна», например, история художника, который, злоупотребляя наркотиками, в конце концов в своих грезах добирается до обители самого Гипноса, который за это наказывает его вечной бессонницей). Писатель превосходно разбирался и в мифах индейцев Америки, народов востока и Африки.

Конечно, писатель может творить в «мифологическом поле». У Райдера Хаггара на материале «Одиссеи» получилась жуткая, захватывающая и почти не уступающая самому мифу в драматизме история о том, что случилось когда Одиссей-таки вернулся. Но Лавкрафт был не таков. Переписывать концовку «Иллиады» или десятилетиями творить «страшные истории», основываясь на сказках венгерских крестьян, – не его масштаб. Он не то хотел сказать человечеству. Он сотворил собственный миф. Причем магию он достаточно смело смешивал с наукой. (Применительно у литературе это прозвучит скорее так – фэнтези с научной фантастикой). Великая Раса – не боги и дьяволы, а просто инопланетяне. Они прилетели из космоса, они строили города, что бы в них жить, они в конце концов смертны.

Но другие существа из «вселенной Лавкрафта» наделены явно потусторонними чертами. Впрочем, так ли противоречат друг другу научная и мистическая системы мировоззрения? Гиллман, злосчастный герой «Грез в ведьмином доме», вырывается за пределы нашего мира не заклинаниями, не при помощи крови зарезанного христианского младенца, а в результате экспериментов в области физики. Правда, на другом конце вселенной он находит только нечисть, в конце концов вырвавшую ему сердце, – но сам путь, которым он дошел до врат Ада небезынтересен.

Наконец, Лавкрафт обратился к той самой мифической древности, в которой его Великие Древние жили и правили. Рассказы этого цикла на самом деле принадлежат к разным жанрам. Философская притча «В поисках неведомого Каддата» и хлесткий «боевик» в духе Р. Говарда «Полярис», классическая «страшная история» «Кошки Ултара» и лирическая сказка о погоне за мечтой «Искания Иракона».

Лавкрафт умер сравнительно молодым человеком. Ему было сорок шесть, когда убил его рак. То, что при жизни он так и не был признан и жил затворником, а после смерти обрел всемирную славу превратило его самого в миф.

Миф первый - Лавкрафт никогда не существовал, это не то личный, не то коллективный псевдоним. Увы, это не выдерживает даже самой поверхностной критики, такая версия могла существовать только в наивные времена "сборников в мягкой обложке". Реальность обывателя по имени Говард Филиппс Лавкрафт не подлежит сомнению. Он, как и все, был записан в какую надо книгу, становился на все учеты, какие положено, платил налоги и с увлечением занимался краеведением, став одним из крупных авторитетов в этой области. Более того, он общался с агентами, другими писателями, журналистами, состоял в законном браке. Он был нелюдимым, но не настолько, что бы не оставить никакого вещественного следа в этом мире.

В сознании фэнов жанра Лавкрафт идет плечом к плечу с Робертом Говардом. Говард и Лавкрафт действительно кое-что позаимствовали друг у друга. Говард один из сотворцов раннего, истинного "мифа Ктулху", развивавший придуманный Лавкрафтом пантеон, а тот в свою очередь не пренебрег изобретенной Говардом Хайбореей. Оба тяготели к мрачным сюжетам, оба были мифотворцами, но на самом деле у этих писателей не слишком много общего.

Говарда интересовали сильные личности в невероятных обстоятельствах. Его называли «певцом мускулистого сверхчеловека, с нордической внешностью», протофашистом. Неслучайно его героев уже в наши дни играют вполне нордические «сверхлюди» культуристы Арнольд Шварценеггер, Ральф Мюллер и Кевин Сорбо.

Лавкрафта же человеческая личность интересовала постольку, поскольку она крохотная песчинка на космическом ветру. За это его часто обвиняли в человеконенавистничестве и... тоже протофашизме. О Лавкрафте ходили самые странные, порой дикие слухи. Это типичный пример, когда слухи начинают выдумываться по большей части потому, что сказать больше нечего.

Например, ему приписывали расизм. Поводом к этому послужило то, что в таких классических повестях как «Кошмар в Ред-Хоуке», «Зов Ктулху», «Он» носителями зла, поклонниками дьявольских сил выступают этнические меньшинства – негры, китайцы, индейцы. Но если Лавкрафт был расистом, то его расизм распространялся и на англо-саксонскую расу, к которой он принадлежал. Ибо в жутких «Мороке над Инсмутом», «Данвичском кошмаре», «Картине в доме», «Притаившемся ужасе» носителями абсолютного зла оказывались вполне даже белые люди, имеющие голландские и английские корни обитатели Новой Англии. На самом деле, ни о каком расизме речи не идет. И у индейцев («Он») и у негров («Зов Ктулху») и у голландцев («Притаившийся ужас») есть нечто общее. Все они не просто индейцы, негры или голландцы, а потомки вырождающихся, живущих замкнутой, полубезумной жизнью общин.

Другой миф – будто бы сам Говард Филиппс был отпетым оккультистом. Некоторые наиболее восторженные его фэны и вовсе намекают на то, что смерть его не была такой уж естественной и при этом стараются своим видом напоминать если не самого Ктулху, то уж точно Хозяина из рассказа «Он». Но Лавкрафт, как уже сказано, в жизни презирал феномены вроде медиумов и изучал точные науки.

«Человеконенавистничество» этого странного автора не стоит преувеличивать. Роберт Блох (1913 – 1996), классик американского хоррора, вспоминал, что когда в начале тридцатых он, робкий юнец вступил в переписку с любимым автором, тот живо откликнулся на письма незнакомого подростка, принялся редактировать его рукописи и давать небесполезные советы.

Не то, что бы Говард Филипп был совершенно разным в творчестве и жизни. Его явное отвращение к всевозможным рептилиям и земноводным не могло не повлиять на облик изобретенных им демонов. Они все как один снабжены щупальцами и жабрами, осклизлой кожей и выпученными глазами. Напротив, домашних животных он любил и в его произведениях не раз собаки и кошки предотвращали ужасные событие. Пес разорвал получеловека – полудемона Уитли («Данвичский кошмар»). Кот тщетно пытался спасти своего хозяина от наследственного проклятия («Крысы в стенах»).

Для современного поклонника мистической литературы Лавкрафт может быть и скучноват и тяжеловесен. К тому же, великий мастер в нагромождении макабрических кошмаров он довольно плохо выписывал характеры, а диалоги писал просто ужасно. Он это отчасти и сам сознавал, поэтому его рассказы и даже романы часто носят форму отчета, записок, или даже письма, от первого лица. Но какой писатель, даже самый выдающийся, устоит под ураганными огнем критиков? Критики честно выполняют свою работу и им не составило бы труда перемолоть и Гомера с Шекспиром. Конечно, Лавкрафту доводилось писать сухие, лишенные подлинного огня вещи. Конечно, иногда идея погребала под собой все, в том числе прилично выписанные индивидуальности героев и ритм повествования. Но он был первым, а первому всегда тяжелее, чем прочим. Он дал литературе мистического ужаса мощный импульс к развитию и неизвестно какой бы она была без него. Состоялись бы Блох и Кинг, Баркер и Мэтисон без его влияния? Может быть, но они были бы другими.

Признание пришло к нему примерно через двадцать лет после смерти во многом стараниями его друга и редактора Огаста Дерлета. Дерлет, в отличие от Лавкрафта, обладал отличной коммерческой жилкой. После смерти Лавкрафта он учредил издательство «Аркхем». Он издавал книги и журналы, умудряясь делать деньги на том, на чем, казалось бы, можно только разориться в деловой и пуританской Америке того времени – на страшных историях и "новых мифах". Он был не лишен литературных талантов, хотя всю жизнь не мог избавиться от влияния Лавкрафта, тщетно пытался работать в том же ключе. Некоторые «редкие произведения» Лавкрафта на самом деле таковыми не являются. Верный товарищ «доводил до ума» черновики. Впрочем, у него хватало честности всегда сообщать об этом на первой странице. Дерлет уловил идею и где- то стилистику Лавкрафта, его перо, было, может быть более ловким... но то ли индивидуальности у Дерлета действительно не было, то ли он просто был не в своей колее и потому откровенно буксовал, а все же раз за разом брался за мифы Ктулху, безумных художников и океанских демонов-кровопийц. Но все это ему смело прощается за то, что он положил годы жизни на «раскрутку» творчества своего товарища. И он своего добился. В сороковые годы издания в мягкой обложке стали бестселлерами.

С шестидесятых годов хлынул поток подражаний, серьезная критика признала-таки за автором фэнтези большого мастера слова, сравнивая его с Эдгаром По (куда ж без По), Оскаром Уайлдом, Бодлером. И мифотворец сам превратился в миф. В 1992 году культовый режиссер Брайан Юзна (имевший в активе экранизацию кровавого «Реаниматора») снял «Некрономикон», в котором несколько рассказов Лавкрафта были объединены в один сценарий, а сам писатель стал действующим лицом. По фильму в поисках книги «Некрономикон» Лавкрафт, которого играл признанный король «ужастиков» Джеффри Комбс преодолевал жуткие препятствия в стиле Индианы Джонса и при помощи спрятанной в трость шпаги и хладнокровия неизменно выходил победителем. Как к этому отнесся бы сам писатель – вопрос, но к тому времени количество экранизаций перевалило за несколько десятков, и ежегодно проводится фестиваль «лавкрафтовских» фильмов. Роберт Блох сделал его героем своего рассказа «Межзвездный скиталец», а Стивен Кинг, иногда балующийся стилизациями, написал страшный до дрожи «Крауч-Энд», где пара современных обывателей проваливаются в безумный параллельный мир, которым все еще правят Великие Древние Лавкрафта.

Если сравнивать Лавкрафта с другими писателями-мифотворцами, то единственный аналог – Толкиен. Но разница тем более разительная, что несколько общих черт у них все-таки имеется. Толкиен создал, хотя и населенный фантастическими существами, хотя и подвергающийся нападениям со стороны Черного Властелина, но вполне уютный мир, этакую разросшуюся до невероятных размеров сельскую Англию. Лавкрафт же сотворил безумную, обладающую какой-то извращенной, только ей понятной логикой Вселенную. Это вселенная Древних Богов и всесильных демонов, бессмысленных, безглазых властителей стихий, которые сами по себе скорее сгустки космической энергии, чем личности. Средоточием мира по Лавкрафту оказывается бездна, в которой в предвечные времена кто-то возвел трон. Это Трон Хаоса, у подножия которого играют на визгливых свирелях уродливые слепые существа. На нем растекся громадный владыка зла, демон-султан, ненасытный Азагтот. Сам по себе он – черное облако, не имеющее никаких ясных очертаний, поглощающее миры и перемалывающее судьбы, изрыгающее богохульство и бессмысленный бред.

Это можно было бы счесть порождением больной фантазии, но если убрать свирели и ругательства (на каком языке?), которые произносит непонятное божество, то подозрительно напоминает картину мира, которую рисует нам скучная точная наука – современная физика. Та самая физика, которая, по словам некоторых видных физиков в современном виде сильно напоминает алхимический ритуал. Именно физика, с ее сверхточным оборудованием неожиданно увидела в расщепленном ядре новую картину мира. Мира, первоосновой которого является dark matter, черная материя, субстанция, о которой ничего нельзя сказать, кроме того, что она существует с начала времени. Мира возникшего ни из чего и идущего непонятно куда, по законам, которые постичь и объяснить не получается ни у науки, ни у религии. Мира, в котором по последним исследованиям с материей и временем происходят изумительные вещи. Материя в лабораторных условиях, оказывается, прибывает и убывает из ниоткуда и в никуда, а время то ли течет в нескольких направлениях сразу, то ли вообще не движется никуда. Мира, в котором, пожалуй, нет места антропоморфным божествам, добрым или злым, мира, который существует не на противостоянии Добра и Зла, (ибо сами эти понятия всего лишь слова), а Хаоса и Порядка.

Не за это ли страшное прозрение, которое пришло к нему безо всякой помощи протонных ускорителей, сверхмощных компьютеров и занимающих семь страниц формул, а явилось яркой, выжженной в мозгу, картиной Лавкрафт заплатил ранней смертью? И не за это ли его стоит помнить не только как автора историй о людоедах, живущих в подземельях?

Взято с
http://maxbaer.livejournal.com/55789.html