Качественно новый уровень сознания

Игорь Выхованец

 

Ситуация с современным человечеством похожа на ситуацию с динозаврами, которые жили себе спокойно на протяжении многих миллионов лет и были стопроцентно уверены, что так будет продолжаться вечно. Но ситуация с современным "цивилизованным" человечеством гораздо серьезнее, чем с динозаврами, и времени для ее разрешения уже почти не осталось: пара-тройка тысячелетий — это краткий миг, который пробежит незаметно. И все страшилки об апокалипсисе, который произойдет в ближайшее время — дешевые сказки для эксплуатации дураков, ведь легче всего эксплуатировать запуганного человека. Апокалипсис произойдет совершенно другим способом — внутри человечества возникнет действительно разумная раса, мышление которой будет так же сравнимо с мышлением современных людей, как сравнимо мышление современного человека с "мышлением" обезьяны. Даже не будет сравнимо. Разница будет на десятки порядков выше. Как говориться: то, что гусеница считает концом света, иногда является началом превращения в бабочку. Но эта раса ничем чисто внешне не будет отличаться от современных людей, хотя и будет смотреть на миллиардеров с Манхеттена (конечно, если он к тому времени еще будет существовать, что маловероятно) и прочих людей так же, как мы смотрим в зоопарке на обезьян. И они просто будут наблюдать естественное вымирание этих "динозавров".

Даже по больше манипуляционной, чем собственно научной, теории Дарвина обычные животные постепенно образуют новые виды. А люди почему-то посчитали себя венцом природы. Они решили, что будут просто постепенно становится все более и более умными и знающими таким же путем, как это происходило ранее. Но человек сложнее обычного животного, и изменение его сознания произойдет в виде взрыва. Таким образом произойдет переход к такому принципиально иному уровню сознания, о котором вы сейчас, в своем нынешнем состоянии, даже не можете пофантазировать.

О том, что человек не имеет самостоятельного сознания, а есть лишь грань самосознания его расы, маленький вихрь в поле неконцептуального знания, маленький водоворот в громадном потоке единого космического сознания, говорит хотя бы то, что человек, оказавшийся вне расы в детстве, но каким-то чудом выжив, превращается в животное. Справедливости ради следует отметить, что большинство людей, даже вырастя в обществе, так и остаются животными, правда говорящими и приобретшими множество стереотипов успешной борьбы с себе подобными. "Homo sapiens" — один из самых грандиозных мифов, созданных человечеством. Человек не является разумным. Каждый конкретный человек, родившись, только имеет шанс, причем очень небольшой, стать разумным существом. И реализация этого шанса напрямую зависит от его усилий, его непреклонности и упорства при движении против течения неуклонно увеличивающейся энтропии.

Только ту расу можно считать разумной, каждый представитель которой превыше всего ставит развитие Разума — как своего, так и всей расы. Человечество можно назвать только потенциально разумным, так как доля таких представителей в нем исчезающе мала. Даже те течения науки, искусства и религии, в которых периодически зарождается искра такого подхода к своему предмету, сами отходят от этого или профанируются учениками и последователями. Так, например, периодически возникающее у отдельных представителей духовных школ видение, заключающееся в том, что их прозрения служат лишь мостом между нынешним "мышлением" людей и высшими формами мышления, исчезают в них как ересь. В еще большей степени, как это ни парадоксально на первый взгляд, вышесказанное относится к науке, которая всем внушила, что она только тем и занимается, что вносит громадный вклад в развитие разумности.

О том, что наука практически полностью основана на вере и, как следствие этого, — на догматизме, мы подробнее поговорим далее. Одним из аспектов этой веры является убежденность, что весь этот мир можно рассортировать по удобным понятийным полочкам и категориям. Кроме того, подавляющее большинство представителей науки, искусства и религии переоценивают значимость предмета своих увлечений. Они воспринимают науку, искусство или религию как некую сверхценность, а не как лишь средство для прорыва к качественно иному уровню сознания.

Искусство к нашему времени превратилось в оторванную от реальности игру в бисер — пустые цветные стекляшки. Религии, в том числе всевозможные "эзотерические" школы и секты, в подавляющем большинстве своем выродились в убежища для слабаков, которые предоставляют этим слабакам под соусом самосовершенствования и соприкосновения с чем-то "высшим" сужение и упрощение их восприятия с целью ухода от напряжений, сложностей и противоречий, характерных для реального мира. Они также превратились в школы древнего, безнадежно отставшего от жизни догматизма. Таким образом ситуация с чрезмерным увлечением этими тремя сферами по отдельности или в любом сочетании, в том числе всеми сразу, сильно напоминает серьезную патологию.

Основным отличием религиозного убежища (как и любого другого убежища!) является то, что модель, которая предлагается в качестве теоретической и практической основы так называемой "духовной" жизни — проще, однозначнее, примитивнее, чем обычная "мирская" жизнь. Человек не справляется со сложностью "внешнего" и "внутреннего" мира и ищет себе убежище — подавляющее большинство людей, говоря о духовности и религии, имеют в виду именно это. Но так как никто не хочет признаваться даже самому себе в своей слабости, то такое бегство в до предела упрощенную бредореальность (гораздо более упрощенную, чем бредореальность обычного социально адаптированного "нормального" человека!) мотивируется стремлением к самосовершенствованию, восхождению к чему-то там небесному и т.д. и т.п., что является еще одним важным признаком убежища. Упрощение ситуации достигается практически путем специально организованного окружения, такого как секта или община, жизнь в котором регламентируется строгими, но очень простыми догматами, а также принятием непротиворечивой, структурно простой идеологии, которая помогает, так сказать, теоретически дополнить эту упрощенную модель. То есть создается упрощенная модель как "внешнего", так и "внутреннего" мира. В основу аксиоматики этой модели должна лечь некая искусственно созданная сверхценность, иначе слишком явно будет виден мотив бегства.

Познание реальности с помощью науки также очень ограничено. Наука описывает не саму реальность, а то, что мы можем сказать о ней. Вся наука в целом опирается на аксиоматический подход. Считается, что некоторые явления могут быть поняты, только если наложить на них в качестве сети или схемы некоторые устоявшиеся научные воззрения, а затем объяснить эти явления с помощью закономерностей и законов, свойственных этой сети. Но математическая логика лишила нас всякой надежды на полную и непротиворечивую аксиоматизацию теорий, адекватных по сложности современной математике.

Причем ограничения аксиоматического метода настолько велики, что даже обычная арифметика целых чисел не может быть полностью аксиоматизирована. И не важно, получены ли эти аксиомы на основании их "самоочевидности", как например, аксиомы евклидовой геометрии, или получены как данные наблюдения или опыта. Традиционное убеждение, что аксиомы любой науки могут быть приняты на основании их "самоочевидности", совершенно подорвано. Это, кроме математической логики, показало, например, бурное развитие неевклидовых геометрий, отвергших всего лишь одну "самоочевидную" аксиому параллельности, гласящую, что через данную точку можно провести одну и только одну прямую, параллельную данной. Так, например, одна из таких геометрий, — геометрия Римана, — легла в основу геометрических построений теории относительности. Развитие физики показало, что для наблюдателя, находящегося в ускоренной системе отсчета (а таковыми являются практически все системы отсчета), геометрия пространства не является евклидовой. Например, в ускоренной системе отсчета сумма углов треугольника не равна 180°.

Таким образом, современной математикой четко показано, что при построении претендующих на непротиворечивость систем концептуального знания общеизвестность и интуитивная ясность положенных в их основу фактов и идей далеко не достаточна. Ею также полностью подорвана уверенность в том, что используя логический вывод, основанный на этих фактах и идеях, пусть даже на самом деле истинных, мы не придем на каком-то этапе рассуждений к полному противоречию с этими истинными исходными данными. Трудами Геделя и других математиков разрушена многовековая уверенность математиков, заключающаяся в том, что можно найти способ до бесконечности выводить любые истинные утверждения из принятого списка аксиом, то есть, говоря проще, что любое утверждение можно рано или поздно либо доказать, либо опровергнуть. Гедель строго доказал, что такое невозможно. Теоремы Геделя обосновывают "нелогичность" самой математики, т.е. невозможность создания такого универсального логического формализма.

Невозможно доказать логическую непротиворечивость какой-то теории или концепции средствами самой этой теории, то есть не используя невыразимые средствами этой теории идеи и методы. Причем для доказательства непротиворечивости даже достаточно несложных теорий, таких как элементарная арифметика, нужно пользоваться столь сильными методами, что их собственная непротиворечивость оказывается в еще большей степени подвержена сомнениям, нежели непротиворечивость самой рассматриваемой теории. То есть ни о какой окончательной систематизации многих важнейших разделов математики не может быть и речи: нельзя дать никаких гарантий того, что многие важнейшие области математики полностью свободны от внутренних противоречий.

Также можно говорить о вполне возможной логической противоречивости и существенной неполноте практически всех серьезных теорий, адекватных по сложности и масштабу исследуемых проблем современной математике, то есть о невозможности выразить этими теориями полно и непротиворечиво многие явления жизни. Причем некоторые молодые исследователи, взглянув свежим взглядом на предлагаемые их учителями теории, чувствуют эту противоречивость. Но их учителя волевым диктатом и давлением своего авторитета постепенно ликвидируют эти сомнения, обещая, что полностью изучив предлагаемую теорию, им будет ясна обоснованность всех ее постулатов. А затем они тщательно подбирают экспериментальные данные (отсеивая неугодные!) и тщательно анализируют их на совпадение с теорией. Причем во всех теориях науки происходит такой же тщательный подбор экспериментальных данных, закрывающих глаза на факты, которые никак не согласуются с этими теориями.

Еще более удручающая картина наблюдается в физике. Доказать правильность физической теории можно лишь посредством измерений, производимых на основании самой этой теории. Получается заколдованный круг, выхода из которого современная физика пока не нашла. Любую постановку эксперимента можно назвать тенденциозной, так как она придумывается именно для доказательства некоторой теории и происходит в рамках этой теории. Здесь все происходит так же, как в причудливых петлях бюрократического аппарата, когда в итоге жалоба спускается для рассмотрения к тому бюрократу, на кого она написана. Кроме этого, у научных оппонентов данной теории не всегда есть время и соответствующий запас мотивации, чтобы придумать другую, противоположную постановку эксперимента. Ведь большинство из них сами заняты постановкой своих экспериментов.

Кроме того, формулировка на языке теории множеств важнейших методологических принципов современной физики, таких как причинность, принцип симметрии, принцип соответствия и других приводит к непреодолимым логическим трудностям. К тому же многие основания современной физики (особенно квантовой физики), такие как распространение света с одной скоростью, постулат Борна-Дирака и т.д. отличаются очень большой конвенциальностью. А мы уже чуть выше говорили, что даже применение "самоочевидных" постулатов в качестве аксиом некоторой науки очень сомнительно.

И эта история болезни, называемая "самоочевидностью", очень длинна — она возникла с самых первых этапов развития науки. Все теории науки предваряются исходными жесткими определениями (аксиомами и так называемым бесспорным эмпирическим материалом), появление которых довольно неясно и сомнительно. При этом теории или умалчивают о том, почему все это так, а не по-другому, либо ссылаются на другие теории, уже ранее заработавшие себе авторитет. В крайнем случае теория объясняет, что в дальнейшем ее изложении станет ясна бесспорная истинность исходных посылок — опять же замкнутый круг, незаметный из-за громоздкости логических спекуляций и очень похожий на известную басню Крылова, в которой кукушка хвалит петуха, за то, что хвалит он кукушку. Когда же все это повторяется из поколения в поколение, то очень мало кто ставит под сомнение истинность источника этих громадных логических конструкций. Но все равно, в ходе развития науки рано или поздно возникает осознание недостаточности ее исходных постулатов. При этом процесс поворачивается вспять — возникают всевозможные доопределения, призванные создать дополнительные подпорки этому готовому вот-вот рухнуть громадному зданию. Но сколько ни строй эти подпорки, это здание должно рухнуть.

Проблема лежит гораздо глубже — в самом концептуальном мышлении, основанном на двузначной логике и языке как средстве его выражения. И создание дополнительных связей, а также увеличение гибкости и текучести (проблематичное само по себе для такой примитивной и жесткой конструкции!) не решает этой фундаментальнейшей проблемы. Только полным отказом от концептуального мышления в том виде, в котором оно находится сейчас и переходом к принципиально иному мировосприятию и мышлению можно решить эту проблему.

Понятия пространства и времени, а также понятие "свойств" исследуемых явлений приобретают определенный смысл лишь при абстрагировании от взаимодействия их со средствами измерения. Но такое абстрагирование реально недостижимо. Использование прибора, измеряющего некий параметр физической реальности, изменяет эту физическую реальность. Как только вы начинаете наблюдать за миром, мир изменяется, потому что он включает в себя и вас, наблюдающего его, и прибор, который вы используете, грубо вторгаясь с помощью него в тонкие процессы реальности. Здесь тоже образуется замкнутый круг, лишающий нас всякой надежды на так называемую "объективность".

Таким образом, мы можем уверенно говорить только об конкретном акте такого измерения. Делать же далеко идущие обобщения на основе таких измерений мы можем только очень осторожно. Единственный способ исследования реальности, при котором не происходит такое грубое искажающее воздействие на исследуемое явление — это интроспекция. При этом наблюдатель, "прибор" и исследуемое явление представляют из себя единый, неразрывный феномен, поэтому они, представляя единое целое, не могут оказывать искажающее воздействие "друг на друга" так же, как вы не можете поднять себя за волосы. Но так как все эти процессы сознания очень тонки, от вас требуется высокая чувствительность, непредвзятость и разумность для того, чтобы этот процесс интроспекции происходил без искажений и проекций.

Если все выше сказанное относится даже к такой строгой науке, как математика, доля которой в другой науке считается мерой "научности" этой науки, а также к физике, наиболее приближающейся по строгости и точности к математике, то что тогда говорить о науках, анализирующих сложные явления жизни, например — сознание, где незаметность этого явления и ущерб от этого на порядки выше. Это с неотвратимой неизбежностью превращает эти науки в сложный и тонкий догматизм. Даже в физике постоянно возникают рецидивы догматизма, причем со стороны выдающихся ученых, внесших революционный вклад в науку, например таких, как Эйнштейн, с его скептическим отношением к квантовой механике. Даже такие выдающиеся физики, как Лоренц и Максвелл, были связаны по рукам и ногам никем и никогда не доказанной гипотезой существования эфира, которая не позволяла объяснить уравнения теории электромагнитных явлений. Гипотеза существования эфира вошла у них в плоть и кровь, и они были не в состоянии представить, что свет, в отличие от звука, не нуждается в какой-либо среде наподобие эфира, чтобы распространяться в пространстве, что он может распространяться в отсутствие среды. Они мыслили по аналогии. Звуковые и морские волны, во многом аналогичные световой волне, не могут распространяться без среды. Поэтому по аналогии было введено понятие эфира. Возмущение эфира, якобы, распространяется в виде световой волны, так же как звуковая волна распространяется в виде возмущения в воздухе.

Вообще, аналогия очень свойственна человеческому мышлению. И ее почти возвели в абсолютную категорию. Но, она, как в приведенном выше примере, часто приводит к ошибкам. Другие науки о природе и человеке, отличные от точных наук, таких как математика и физика, а также функционирование механизма общества почти целиком построены на аналогии. Но если даже в точных науках принцип аналогии дает серьезные ошибки, то что тогда говорить о других науках?! Количество таких ошибок, неверных взглядов, выводов и теорий там на порядки выше.

Гений Эйнштейна впервые показал, что привычные идеи, рожденные нашим повседневным опытом, явно недостаточны для понимания природы, даже более того, что они очень часто в корне неверны. И хотя вы не встретите в повседневной жизни такие экстремальные физические условия, в которых свет распространяется не по прямой, пространство и время искривляются и эволюционируют, хотя эти идеи непривычны и чужды тем идеям, которые рождены нашим повседневным опытом, именно они отражают сущность процессов, протекающих в природе.

Вообще стремление разложить мир по полочкам, свойственное науке и логике, очень примитивно. Даже бесконечности в сугубо математических построениях, обычно очень далеких от реальности, разные. Они могут содержать разное количество элементов, то есть иметь разные мощности. Хотя на первый взгляд кажется абсурдной сама постановка вопроса о одинаковости или неодинаковости числа элементов бесконечных множеств. Но Кантором показано, что бесконечности могут быть счетными, то есть менее мощными, и несчетными, то есть более мощными. Например, бесконечное множество натуральных чисел счетно, а бесконечное множество действительных чисел имеет большую мощность, то есть несчетно. Это же относится и ко многим другим одинаковым на первый взгляд явлениям или их теоретическим моделям. То есть систематизация, раскладывание явлений на логические, идентификационные "полочки", в частности, установление тождественности или аналогичности некоторых явлений, очень спорны.

Любой взгляд на любую ситуацию, сопровождающийся ее вербализацией и концептуализацией, фрагментарен и искажает эту ситуацию до безобразия. Обычное концептуальное мышление, в отличие от невербального восприятия, не в силах охватить в целом даже "элементарные" ситуации в силу того, что оно, являясь полностью искусственным образованием, не в силах одновременно работать даже со сравнительно небольшим числом им же искусственно созданных "фрагментов". Не видя ситуацию в целом, концептуальное мышление пытается ее прояснить дроблением некоторых опять же искусственно выбранных "фрагментов" на более мелкие "фрагменты", еще более запутываясь и еще больше искажая свое восприятие реальности. Остальные первоначальные "фрагменты" просто отбрасываются или передаются представителям узких научных специализаций. Таким образом происходит постоянное фрагментирование ситуации, которое приводит к тому, что о ситуации как таковой полностью забывают. И только невербальное восприятие может вернуть нас к первоначальной ситуации, то есть к реальности.

Кроме того, подавляющее большинство ученых идут еще дальше. Разбив некий фрагмент реальности на, якобы, составляющие его элементы и описав свойства этих элементов, они искренне верят, что можно вывести все свойства рассматриваемого фрагмента реальности из свойств элементов, якобы, его составляющих и их достаточно простых взаимодействий между собой (желательно парных — ох уж это стремление к простоте, которая хуже воровства!). И это несмотря на то, что в той же науке накопилось достаточно много данных, свидетельствующих о том, что при объединении элементов в систему на определенном уровне сложности у нее могут возникнуть свойства, принципиально не выводимые из свойств элементов и способов их взаимодействий.

Специалисты по математическому моделированию говорят, что единственным способом проверки логической непротиворечивости некоей модели является соотнесение ее с практикой, экспериментом. Но мы уже говорили, что объект эксперимента неотделим, зависим от экспериментатора. Создание же сколько-нибудь серьезных математических моделей, включающих в себя экспериментатора и его воздействие на исследуемый феномен, даже в отдаленной перспективе представляется совершенно невозможным. Прорыв в данной области возможен только после коренной перестройки логического фундамента всей науки, которая потребует отказа от устаревшей аристотелевской двузначной логики и от жесткого однозначного разбиения мира на стабильные фиксированные объекты.

Кстати, квантовая физика считает, что наблюдаемая система должна быть максимально изолированной от наблюдателя. Она с этой целью создает такие условия эксперимента, которые минимизируют воздействие наблюдателя на наблюдаемую систему, а затем пренебрегает этим воздействием ввиду его незначительности. Другой путь (при нынешнем состоянии науки) она считает невозможным. Но именно в этом пункте, где воздействие наблюдателя считается главным препятствием на пути исследования и находится тот ключевой пункт, где нужно искать принципиальное единство материи и сознания.

В жизни невозможно никакое явление подвести под какую-то строго определенную категорию, так как при непредвзятом взгляде можно обнаружить в этом явлении черты противоположной категории. Так, например, можно сказать, что электрон является материей (частицей), а можно сказать, что он является энергией (волной). Даже можно сказать, что электрон является сознанием, так как, если за ним наблюдают, он, как и человек, за которым наблюдают, тоже меняет свое поведение. (Электрон является сознанием еще и потому, что вне некоторой умственной интерпретации результатов некоторого эксперимента, в котором неотъемлемой частью является наблюдатель, его просто не существует. Он суть эта интерпретация.) Согласно принципу неопределенности Гейзенберга, невозможно одновременно осуществить точное измерение двух дополняющих друг друга характеристик частицы, например ее скорости и координаты. Самим актом точного определения одной из этих величин (скажем скорости) мы изменяем другую величину (координату). То есть, зная скорость электрона, мы можем попытаться рассчитать его координаты через некоторый момент времени и ожидать появление электрона в точке с этими координатами. Но сам факт измерения скорости электрона приводит к изменению его скорости и он не появится через некоторое время в точке с рассчитанными в соответствии с этой скоростью координатами. Принцип неопределенности Гейзнеберга — фундаментальный принцип огромной важности, косвенно свидетельствующий о существенной ограниченности познаваемости мира в научной плоскости: чем точнее мы знаем одну из двух взаимно дополняющих друг друга величин, тем менее точно нам известна другая. Причем это ограничение не имеет никакого отношения к точности приборов. Совершенствуя приборы до сколь угодной точности, мы будем получать ту же картину. Эта ограниченность обусловлена самой природой действительности.

Гораздо более плачевная ситуация, чем в математике и физике, наблюдается в науках о человеке и социуме. Здесь до сих пор злободневно высказывание Лапласа, который, когда его спросили, зачем он предлагал допустить в Академию наук медиков, зная, что медицина — не наука, ответил: "Для того, чтобы они общались с учеными".

Науки о человеке и социуме намертво привязаны к одному только неизбежно искажаемому социумом грубому эмпирическому опыту и логическим спекуляциям на основе него. Причем очень часто происходит сознательное или бессознательное отсеивание фактов, не подходящих для данной теории. Факты, цитаты, аргументы отбираются в основном очень пристрастно. Науки о человеке, как и многие другие науки, вообще отличаются большой пристрастностью. Они и иными не могут быть, так как создаются самим человеком, нынешний уровень развития интеллекта которого не позволяет ему трезво и беспристрастно взглянуть на себя, так как получится очень невеселая картина. Дикари вообще очень обидчивы. Если дикарю кто-то скажет, что он дикарь, он будет очень зол и может наброситься на сказавшего это. Поэтому ученые, исследующие человека, в силу внешней цензуры и еще более сильной внутренней цензуры (кто захочет признаваться сам себе в очень неприятных, болезненных фактах?!) не в силах создать объективную и беспристрастную науку о человеке.

Вся эта ситуация возникла потому, что мышление Человечества с некоторого этапа его истории развивалось на основе ущербной двузначной логики. Для выхода из этой ситуации необходима разработка непрерывной логики (не путать с нечеткой логикой, которую иногда тоже называют непрерывной). Причем первые шаги в сторону решения этой задачи напоминают осознанный прыжок в бездну. Таким образом, данная работа написана лишь для тех, кому нечего терять. Тот, кому нечего терять, ничего и не потеряет! Остальные же — лишь отработанный материал, который сгинет без следа и без сожаления для настоящей разумности.

Вкратце скажем о сущности этой непрерывной логики. Любую логическую цепочку, любое высказывание можно свести к некоторой последовательности дуалистических выборов, состоящей из "да" и "дет". Это строго доказано математической логикой, а простой пример того, что это действительно так, — ваша возможность читать эти строки, которые в компьютере в итоге сводятся к последовательности из нулей и единиц или на уровне микросхем к последовательности состояний "есть ток" — "нет тока". Что то же самое, что и последовательность, состоящая из "да" и "нет". Таким образом, логический фундамент так называемого "цивилизованного" Человечества состоит из двух "точек": "да" и "нет".

Такой логический фундамент, и основанная на нем двузначная логика, являются сущностью профанации познания реальности. Почему же так жестко — профанация? Простой пример. Вас спрашивают: "Хотите ли вы булочку?". Вы отвечаете, допустим, "нет". При этом, если вы не очень голодны, у вас не наблюдается сильной реакции на этот вопрос и ответ ваш достаточно спокоен. Но и при этом ваше "нет" — это все равно не чистое "нет", а некоторый компромисс, на который вы вынуждены пойти в жестких условиях дуалистического выбора, столь характерных для современного общества. Булочку может быть вам чуть-чуть хочется, по крайней мере попробовать маленький кусочек, но имеются какие-нибудь привходящие обстоятельства, из-за которых для вас предпочтительнее ответить просто "нет". Но совсем иное наблюдается, если вас спросить в темном переулке: "А не замочить ли тебя, так нагло идущего по чужой хулиганской вотчине в не установленное время?!" Ваше "нет", согласитесь, в этом случае будет совершенно иным.

То есть мы видим, что здесь добавляется определенная сила реакции, и нам без нее не обойтись, конечно если мы хотим быть максимально адекватны реальности. Наука же делает вид, что никакой разницы между этими "нет" не существует. Таким образом, мировосприятие обычного, не сильно отягченного "научным подходом" человека, во многом предпочтительнее и выигрышнее "рафинированного" и зауженного "научного" мировосприятия. Логический фундамент "научного" мировосприятия представляет собой две точки: "да" и "нет". Но здесь необходимо заметить, что в природе НЕТ точек. Введение понятия "точка" — это следствие профанационно-упрощенческого подхода к реальности науки и следствие её привязанности к аксиоматическому подходу. И так как все "дискретности", придуманные наукой, очень условны, относительны и умозрительны, то вполне возможно, мягко говоря, поставить под сомнение и ее святая святых — дискретность логического фундамента. Здесь можно попутно заметить, что даже эта непререкаемая основа современного общества, заключающаяся в том, что ток или "проходит", или "не проходит" в определенных участках микросхем вашего горячо любимого компьютера, — это такая же профанация. Правильнее сказать, что ток всегда проходит — ему плевать на все ограничения. И то, что величиной его пренебрегают ради практической выгоды — это тоже не аргумент. История уже достаточно много раз показала, что пренебрежение чем-либо ради этой пресловутой выгоды в итоге выходит боком.

Причем в реальной жизни часто наблюдаются такие ситуации, при которых одновременно существуют и некое "нет" и некое "да", только с разными силами реакции, то есть ситуации намного сложнее, чем моделируемые нечеткой логикой.

В вышеприведенном примере с булочкой нельзя сказать, что вы ее хотите со "степенью принадлежности" 0,2, так как картина на самом деле более полифонична: ваше "чисто физиологическое" желание может быть и описуемо "степенью принадлежности" (и числовое ее выражение уже будет не 0,2, а, скажем, 0,9), но сюда могут одновременно включаются и другие, гораздо более мощные на данный момент факторы. Реальность едина и полифонична, разделение ее наблюдается лишь в мысленных интерпретациях. Кроме того, у некоторого конкретного человека вообще может быть фобия на предмет подсыпания в булочки сильнодействующих ядов. Но, кроме таких редких и довольно грубых моментов, существуют еще много более тонких нюансов, на которые вы обычно не обращаете внимания. И их добавляется все больше и больше, когда ситуация становится более сложной, чем эта милая кухонная сценка. То есть мы видим, что обобщенный термин "сила реакции" на самом деле должен быть заменен на сложность и полифоничность реакции с одновременным отслеживанием некоторого уровня ее "общей" силы. При этом эта сложность и полифоничность (в пику толкованию этого слова) характеризуется неразрывной целостностью и взаимосвязанностью, то есть, фактически, непрерывностью.

Итак, суть вопроса как раз и заключается в том, чтобы первичный "бит" информации включал в себя все эти нюансы.

Из всего этого следует невозможность передать словами построения такой логики, так как она качественно выше, чем двузначная. Если вы напишите в телеграмме "рубашка красная" и пошлете ее Ван Гогу, который умел различать более двухсот оттенков разных цветов, вы тем самым ему ничего не сообщите. Если же вы каким-то образом сможете передать ему свою визуализацию этой рубашки — тогда совсем другое дело. Слова могут лишь показать ущербность двузначной логики и обрисовать смутные контуры этой новой логики и наметки методологии перехода к ней.

Кроме этого, примитивность языка очень часто видна даже в обычной "бытовой" жизни людей, когда один взгляд глаза в глаза передает гораздо больше информации, чем любое письменное сообщение. При этом даже искреннее желание передать в письменном сообщении все, что вы хотите выразить, все равно приводит к искажению и неполноте информации, даже если вы имеете незаурядные литературные способности. Обычно наличие литературных, художественных и прочих способностей (в том числе сверхнормальных!) еще больше искажает картину реальности, так как эти способности, в силу исторических особенностей их развития у людей, имеют тенденцию создавать параллельную, вымышленную, приукрашенную, романтизированную "реальность". Даже "реальность" атомной физики — совершенно вымышленная, так как мы не в состоянии непосредственно наблюдать субатомные процессы, а можем только мысленно интерпретировать результаты опытов. А уж какие люди искусные интерпретаторы, известно из истории. При этом под искусностью они обычно понимают тенденциозность. Так, например, практически все так называемое киноискусство — это мир грез и иллюзий. Это удовлетворение тенденций психики неразвитых людей еще более забыться, еще более уйти от суровой реальности, в том числе от кричащей реальности их преходящести, несубстанциональности и пустоты, а также мелочности, никчемности их образа жизни. Люди с жадностью кидаются на любые мифы и сказки, которые могут помочь им в этом, то есть помочь залатать их часто трещащую по швам бредооборону. А все, что идет в разрез с этими мифами и этой бредообороной, ими просто не воспринимается. Ими воспринимается только ограниченный набор фактов, явлений, понятий и категорий, в восприятие которых они были обусловлены с детства.

Вообще, все, что сказано ранее о непрерывной логике, имеет очень большую схематичность, точнее, аллегоричность, вызванную невозможностью передать эту логику с помощью понятий дискретной логики. Поэтому несостоятельно возражение, что, мол, фигуру, имеющую площадь, можно описать дискретными методами, как это делается в программировании, когда любая плоская фигура описывается набором точек. Фигура и точка — это просто аллегория. Ни того, ни другого в природе не встречается. Таким образом, непрерывная логика уж точно не может быть описана с помощью дискретной. Поэтому она не может быть и неким расширением нечеткой логики, так как нечеткая логика все равно базируется на двузначной логике и недалеко от нее уходит хотя бы потому, что ее результаты все равно выражаются словами и формулами, то есть с помощью все той же двузначной логики.

Поэтому общение носителей такой логики может происходит лишь на невербальном уровне. И это возможно только в том случае, если носители такой логики образуют некий очень сложный и единый организм, то есть определенную расу с качественно иным уровнем сознания, чем наблюдаемое у современных людей. При этом информация передается, условно говоря, в виде очень сложных образов, качественно превосходящих слова как по объему заключенной в них информации, так и по их точности и адекватности реальности.

Таким образом, эту новую логику нельзя представить вне иной расы и нельзя разработать с нуля внутри современного человечества. Логика неотделима от расы. Если вы после рождения попадете в стаю волков, и они вас воспитают, у вас не будет двузначной логики, и вы ее не разработаете самостоятельно. Поэтому необходимо создать первичную анизотропию потока событий, которая приведет лишь к образованию первичного "кристалла" прообраза новой расы, и привнести в него мощный творческий импульс. Этот импульс создается прежде всего мощной и чистой страстью, настолько мощной, что она превращаюется в творение. И этот импульс явится катализатором совместного творения этим "кристаллом" новой расы и новой логики.

Двузначная логика — это лишь способ борьбы и выживания в мире говорящих обезьян, а не способ познания многогранной и единой реальности. Невозможно такими примитивными конструкциями описывать такие сложные вещи, как реальность. Двузначная логика подходит только для борьбы за место под солнцем. И все причудливые логические конструкции нынешней цивилизации уходят не намного дальше этой борьбы. Подавляющая часть современной науки — это разработка более эффективных способов борьбы с себе подобными: борьбы за рынки сбыта, борьбы за то, чтобы больше есть и меньше работать. Не случайно, что более 2/3 ученых всего мира прямо или косвенно вовлечены в создание нового оружия.

Но то, что годится для войны, обычно непригодно для мирной, цивилизованной жизни. Поэтому никогда не будет возможно решить проблемы бытия на уровне дискретной логики, потому что такая сложная и многогранная действительность вряд ли позволит свести себя к какой-нибудь примитивной концепции, в основе которой лежит "да-нетный" механизм функционирования.

Из книги
"Практическое пособие для продвинутых самоубийц"