Ревность: политическая реклама через внушённое убожество
Александр Розов
«Ревность
— это страсть убогого,
скупого
животного, боящегося потери.
Это
чувство недостойное человека,
плод
наших гнилых нравов и
права
собственности, распространенного
на
свободное мыслящее существо»
/Дени Дидро, XVIII век/
Комментаторы-критики так часто винят меня в том, что серия «Меганезия» содержит, якобы, невозможную модель взаимоотношений мужчин и женщин (которая будто даже противоречит человеческой природе), что, видимо, мне следует конспективно ответить.
Меганезийская
модель — несложная.
1.
Регистрация брака, как гендерных
отношений — отсутствует.
2.
Сожительство нескольких, как правило,
разнополых взрослых людей в одном доме
регистрируется, как хозяйственное
партнерство, и не подразумевает «права
не тело».
3.
Нет института биологического отцовства
(у ребенка признается только мать).
4.
Институт социального отцовства признается
(при необходимости) по суду, и лишь в
случае, если ребенок может объяснить,
что для его жизни важен именно этот
мужчина.
5.
Верность в смысле «эксклюзивности
доступа к телу» может существовать лишь
как личная причуда того, кто хочет быть
верным, но не как этически одобряемая
форма поведения.
6.
«Распушение хвоста» (т.е. конкуренция
за внимание конкретной привлекательной
персоны противоположного пола здесь и
сейчас) является обычным делом, как
везде.
7.
Мужчины и женщины безоговорочно свободны
в распоряжении своим телом. В т.ч. свободны
в занятии любовью в семье или вне семьи,
для развлечения или за деньги.
8.
Ревность, как желание иметь «эксклюзивный
доступ к телу» считается дефектом, а
попытка принудить к эксклюзиву пресекается
расстрелом, как любой рэкет.
Комментаторы-критики всячески (используя эмоциональные и даже псевдонаучные аргументы) настаивают, что человеку в этой сфере свойственна ревность, т.е. именно требование эксклюзивности доступа к телу. Причем настаивают вопреки фактам.
Аргумент, что у гоминид, ближайших к людям, ничего подобного нет — игнорируется критиками (якобы, у людей все не так, как у биологически ближайших к ним бонобо).
Аргумент, что у стабильных современных первобытных племен именно такая схема семейных, хозяйственных гендерных отношений — игнорируется (якобы, это дикари).
Аргумент, что эксклюзивность «доступа к телу» даже в «цивилизованном мире» так противоестественна для людей, что ее не может обеспечить даже морально-правовой прессинг со стороны государства (промискуитет лишь загоняется «в тень») — также игнорируется (якобы, это результат испорченности демократией и либерализмом).
Аргумент, что современная модель моногамной (парной гетеросексуальной) семьи юридически равноправных мужчин и женщин крайне нестабильна, и что такие семьи распадаются более, чем в половине случаев — тоже игнорируются критиками (якобы, виноват тут растлевающий феминизм и опять же, демократия с либерализмом).
На крайний случай критиками припасен аргумент, что мол цивилизованности достигли только те народы, которые устроили у себя моногамию (или гаремную полигинию) с упомянутым эксклюзивным доступом — по крайней мере, к женскому телу для мужчин.
Ну,
начнем с этого, и рассмотрим не каких-то
дикарей, а Россию недавнего прошлого:
«На
севере России хозяин, отдавая в наем
квартиру, предлагает жильцу свою супругу
или дочь, увеличивая, разумеется, при
этом квартирную плату.»
/Серафим Шашков, XIX век/
Какая тут эксклюзивность? Все решают деньги. Мужчина-домовладелец в то правовой ситуации провинциально-патриархальной России, но уже капиталистической, вполне коммерчески рассуждал, что глупо не использовать дополнительный арендный сервис, сдавая клиенту своих домашних женщин наряду с жилплощадью и мебелью.
Теперь
еще более интересный прецедент, который
важен для дальнейшего изложения:
«Они
совершенно не против того, чтобы чужеземец
или любой мужчина воспользовался их
женами, дочерями и сестрами, полагая,
что их боги и идолы вознаградят эту
жертву. Чужак может день за днём
кувыркаться с женой бедолаги.»
/Марко Поло, XIII век — об обычаях народности
Мосо в Китае/
Марко Поло — уроженец католической Европы, просто не мог понять: с чем столкнулся, общаясь с этой народностью, живущей вокруг озера Лугу в южных предгорьях Тибета. Матриархат был ему незнаком, а у народа Мосо — матриархат со схемой т.н. «гостевого брака». Проще говоря: домохозяйство принадлежит женщине, и дети относятся лишь к женщине. Мужчина занимается какой-то работой или бизнесом. Собственно гендерные отношения сводятся к знакомству, «распушению хвоста», и ночным визитам. Еще, при желании, мужчина может дарить подарки детям, которых, по тем или иным причинам, считает своими биологическими потомками. Но в основном, его сектором «на детском фронте домохозяйства» является забота о детях его сестер и младших детях его мамы.
Матриархальная безбрачная структура социума народности Мосо существует уже более двадцати веков — несмотря на попытки государственных чиновников ввести там обычаи конфуцианства, христианства, или «общечеловеческой морали» в семейной зоне. Мосо продуманно-мягко сопротивлялись: номинально принимали ту и или иную навязанную модель семьи, однако продолжали практиковать свою модель. Учитывая, что эта часть Китая — бедная аграрная провинция, далекая от столицы страны и от двух столиц уездов, между которыми расположена, — этот трюк у Мосо получался столетие за столетием.
В XXI веке Мосо (численность которых примерно 40 тысяч) продолжают жить также. В смысле цивилизованности они даже несколько более продвинутые и зажиточные, чем соседние малые народности. Дело в том, что матриархат Мосо намного выгоднее — по причине меньшей конфликтности (чем в государственных гендерных моделях).
В
порядке мысленного эксперимента —
представим себе обратную ситуацию:
власти в обществе перестали поддерживать
нормативную моногамную модель семьи,
а начали пропагандировать биологически
естественные формы сожительства. Исчезло
бы, для начала, государственное признание
института моногамной семьи — живите
как хотите. Исчезла бы поддержка молодых
семей, исчезла бы практика социального
осуждения адюльтера и промискуитета.
Из анкет исчезла бы графа «отец». Из
хрестоматий и из учебников литературы
в школах исчезли бы произведения,
рассказывающих детям об эксклюзивности
любви, о браке, верности и ревности, как
о правильном поведении…
…Модель
моногамной семьи не продержалась бы
даже 20 лет (не говоря о 20 веках, в течение
которых достоверно существует семенная
модель народности Мосо).
Насколько
социально-неудачна современная
нормативная моногамная модель семьи с
предполагаемой эксклюзивностью доступа
к телу и с традиционной ревностью? Вот
немного статистики:
12% криминальных деяний совершаются на
почве ревности.
25% убийств совершаются на почве ревности
и семейной ненависти.
60–70%
криминальных деяний — бытовые (в основном
внутрисемейные).
Около
20% мужчин в анонимных опросах признаются,
что хотя бы однажды применяли насилие
в конфликтах на почве ревности.
70–80%
услуг частных детективных агентств —
это слежка на предмет подозрений в
супружеской неверности жены (мужа).
В общем: ревность (которой учат в школе) и порождающая ее моногамная модель (которая поддерживается государством) крайне разорительна для общества.
Кстати:
надо акцентировать внимание на том, что
убивать на почве ревности учат именно
в школе. Вспомним литературную классику,
которую, как считается, должен помнить
и понимать каждый культурный человек:
– Отелло
убивает Дездемону по подозрению в
измене. Трагедия, как бы, в том, что она
не изменяла ему, а сама идея задушить
жену за измену подается как правильная.
– Ленский
хочет убить Онегина из равности по
поводу Ольги. Хотя, в результате дуэли
оказывается убит сам Ленский — это
частность. Главное, что само желание
убить подано в качестве правильного,
социально одобряемого действия.
– Уже
не литературный герой, а автор: Пушкин
погиб, будучи обязан вызвать на дуэль
Дантеса по мотиву ревности, которую не
испытывал, но обязан
был испытывать
согласно нормам официальной морали и
приличий.
Кого-то
еще удивляет статистика преступлений
по такому надуманному мотиву?
И
все же: зачем государство поддерживает
эту криминально-опасную практику? Есть
несколько политологических теорий, но
наиболее универсальной выглядит теория
опоры власти на неудачливое большинство.
Логика этой теории следующая:
– Понятно,
что одна половина общества более
удачлива, чем другая (это справедливо
относительно любого распределенного
признака в любом множестве объектов).
– Если
внушить обществу идею эксклюзивной
принадлежности женщины какому-то
мужчине, то по бытовому здравому смыслу
получится, что половине мужчин вовсе
не достанется женщин (все женщины захотят
быть с удачливыми мужчинами, ведь они
элементарно богаче, а в современном
цивилизованном мире деньги — это все).
– Отсюда
легко внушается мысль о благотворности
роли государства, которое раздаст
каждому мужчине по одной женщине, чтобы
всем хватило.
– Такая
пиар-спецоперация дает государству
концептуальную поддержку 50% мужчин.
Правда, это только мужчины-неудачники,
но при демократии важна массовость, а
не качество. А самым социально-удачливым
мужчинам можно полуофициально разрешить
гаремы из женского обслуживающего
персонала — при условии лояльности к
власти. И получается подавляющее
большинство мужской поддержки.
Блестяще, да? Кот Базилио и лиса Алиса с полем чудес в стране дураков плачут от зависти. Их трюк в отношении Буратино выглядит на этом фоне недостаточно циничным.
Как отмечено выше: теория опоры власти на неудачливое большинство — лишь одна из теорий. Но она имеет очень сильное косвенное подтверждение в виде нетерпимости государства именно к женщинам, отрицающим эксклюзивность доступа к своему телу. Кажется, это единственная категория персон, в отношении которых не организуются в Западном мире модные кампании против инвективной (т.е. оскорбительной) лексики. Для государства принципиально важна эксклюзивность принадлежности женского тела, поскольку это база политической рекламы: «Без государства вы не получите женщину».
Кстати: если какой-то мужчина, не являющийся представителем слоя истеблишмента, эмоционально выступает за укрепление института нормативного моногамного брака, то можно практически безошибочно сказать: он считает себя убогим неудачником. Даже в случае, если на сегодняшний день у него более-менее приемлемо сложилась жизнь — он уверен в своей персональной никчемности, т.е. в том, что он держится на плаву лишь благодаря насилию государства над обществом, и особенно — над женщинами.
Это правило практической психологии может быть полезно в экспресс-оценке людей.